Моисей Семенович Лесман родился в 1902 году в Екатеринославе (Днепропетровск) в семье инженера и оперной певицы. В 1904 году семья Лесманов переехала в Ташкент. Здесь Моисей Семенович заканчивает гимназию и поступает в университет: сначала на филологический, а затем на медицинский факультет. Но главными увлечениями для него были музыка и поэзия.
В своих литературных интересах Лесман определился уже в возрасте 15-16 лет. Его увлечение поэзией конца XIX - начала XX вв. оказалось определяющим фактором и в формировании всемирно известной коллекции книг и рукописей, которую Моисею Семеновичу посчастливилось собрать.
В 1922 году М.С. Лесман переезжает в Петроград и поступает на исполнительский факультет Ленинградской консерватории и, окончив ее, становится пианистом-профессионалом. Он много ездит по Советскому Союзу и, как человек широких литературных и музыкальных интересов, приобретает массу друзей. Его квартиру в Петрограде-Ленинграде посещает творческая молодежь из самых разных городов страны. Друзья Лесмана пользуются его библиотекой и способствуют ее пополнению, помогая советами, участвуя в поисках книг, да и просто ссужая книголюба деньгами. Но главным фактором успеха был все-таки невиданный энтузиазм самого Моисея Семеновича, готового бежать в любую погоду в любую даль за интересующей его книгой и тратившего массу свободного времени на работу с картотеками и библиографическими справочниками. Лесман был счастлив и в том, что его страсть к собирательству находила поддержку со стороны жены, которая никогда не упрекала «неистового» библиофила в неизбежной «деформации» семейного бюджета. Ограничивались самым необходимым, остальное же расходовалось на приобретение все новых и новых книг.
С 1940 года Моисей Семенович - член Библиографической секции Пушкинского общества, председателем которого был А.Н. Толстой, а фактическим руководителем В.А. Мануйлов. В эти годы определилась окончательно и тематика собирательства: редкая русская книга XVIII - XIX вв. и русская поэзия конца XIX - первой четверти XX в.
Интересы Лесмана известны в это время уже подавляющему большинству ленинградских букинистов. Ему оставляют книги и известнейшие знатоки, и «холодные» книжники, т.е. скромные герои «уличной» книжной торговли, сохранившие от неминуемой гибели тысячи ценных изданий.
В 30-е годы, наряду с книгами, имеющими автографы, Лесман начинает собирать рукописи. В те времена у него почти не было конкурентов. Многие рукописи Моисей Семенович практически «вытащил из мусорного ведра». Он немало сделал и для того, чтобы рассказы людей, лично знавших его любимых авторов, были вовремя записаны и сохранены на долгие годы. Лесман был знатоком творчества многих малоизвестных русских писателей. Именно благодаря его усилиям, в истории новейшей русской литературы сохранились имена В. Пруссака, А. Лозина-Лозинского, К. Льдова и многих других.
В годы войны семья Лесмана эвакуировалась из Ленинграда на Урал, захватив с собой только рукописи, библиотека осталась в осажденном городе.
Вернувшись в Ленинград в конце 1945 года, Моисей Семенович увидел пустую квартиру. Часть потолка обвалилась, через образовавшееся отверстие падал снег. От библиотеки осталось десятка полтора книг да картотека исчезнувшего собрания. Все надо было начинать сначала. И вот одновременно с работой концертмейстера, поездками по стране, нелегкими насущными заботами послевоенного быта М.C. Лесман собирает новую, четвертую по счету библиотеку.
И снова - хвала букинистам! Они хорошо знали скромный значок, которым помечал собиратель экземпляры своих книг, и, если видели такой значок на книге, принесенной в магазин для продажи, оставляли ее для Моисея Семеновича. Таким образом часть книг удалось вернуть на полки.
Лесман вступает в секцию библиофилов при Доме ученых им. Горького, во главе которой стоял тогда О.Э. Вольценбург, и вскоре становится его заместителем. В 1982 году М.С. Лесман был избран почетным членом этой секции. В 1971 году Моисей Семенович входит в состав бюро Ленинградской городской секции библиофилов. В то же время он участвует в книжных выставках самой различной тематики.
Лесмана прекрасно знали в библиотеках, архивах, музеях. Еще при жизни он подарил многим из них ценные материалы.
Когда маститые библиофилы говорят о собрании книг и рукописей из коллекции М.С. Лесмана и останавливаются на той ее части, которая посвящена русской литературе конца XIX - начала XX веков, все «снимают шляпы». Трудно даже представить себе, что один человек был способен удерживать в своей памяти хотя бы внешний вид бесчисленных сборников стихов и прозы в иллюстрированных и шрифтовых обложках в чем то друг на друга похожих и, в то же время, неповторимых. Попробуйте разложить хотя бы сотню таких книг и у вас будет шок от избытка зрительной информации. А ведь у Лесмана многие книги были не «рядовыми», а именными, c автографами и целыми посвящениями, c редкими экслибрисами, и он помнил: кто кому и когда ту или иную книгу подарил. Удивительно! Лесман окружил себя сочинениями людей, которые в годы его молодости были либо забыты, либо отвергнуты тогдашним советским обществом. Судьбы их, как правило, трагичны. Многие годы стояли «драгоценные вина» «серебряного века русской литературы» и ждали своего часа, а в годы «оттепели» вдруг стали всем нужны, стали нашими «дорогими», «самыми дорогими» и в самиздате и в библиотеках и на стихийных книжных рынках. Сегодня же и представить себе трудно, что стихи Гумилева и Нарбута часами переписывались от руки, что американские и немецкие издания этих авторов стоили столько, сколько «очкастый совок» зарабатывал за три-четыре месяца. Как Лесман понял это еще в 30-е годы? Как не передумал собирать эти книги в 1948? Загадка!
В таких людях есть что-то «вне времени». Средство Макрополуса?
Наверное они этот медикамент пробовали. Шекспир, Троцкий, Пушкин, Ленин и Есенин, Карамзин, Барков и Крученых, немецкие масоны и Александр Грин с Заболоцким. Все тут. Всем рады. И ничего, что снег с потолка падает!
Из воспоминаний Марины Витальевны Бокариус
|
..."А ты знаешь хотя бы, куда мы идем"? — задавали вопрос мои коллеги, Лидия Петровна Кузьмина и Ангелина Ивановна Минина, в благословенный июньский день 1962 г., когда я пыталась найти дверь в подворотне старого петербургского дома на улице Лизы Чайкиной (б. Гулярной). — Конечно, я знаю его уже несколько лет! Но дома у него еще ни разу не была. Сомнение было на лицах моих спутниц. И вот, наконец, найдя подъезд под аркой и взобравшись на последний этаж по бесконечной лестнице, мы остановились перед дверью с небольшой табличкой: "Охраняется государством". В те времена он жил в коммунальной квартире, в комнате, разгороженной на две неравные части. Слева в вытянутой небольшой комнатке сплошь стояли стеллажи с книгами, а в правой, побольше, стоял шкаф-бюро, в простенке между окнами — узенький шкаф с заветными книгами, справа большой рояль, чудом сохранившийся в блокаду, так как вынести его было невозможно, а рубить на растопку, видимо, не хватило сил. В небольшом шкафчике красного дерева со множеством ящичков, который и сейчас хранится у Натальи Георгиевны, тщательно разобранные и разложенные по конвертам, лежали рукописи. Когда мы вошли в эту удивительную комнату, оклеенную синими обоями, с чудесными картинами и фотографиями на стенах, все наши сомнения рассеялись. Мы очутились в удивительном мире, где книги и рукописи были властелинами дома, и жизнь хозяина шла вместе с ними и для них. То, что мы увидели в тот первый вечер, ошеломило нас: грамоты с подписями Екатерины Второй и Павла Первого, письмо Екатерины Трубецкой из Сибири, автографы А. Блока, А. Ахматовой, М. Волошина, Н. Гумилева. — Чей автограф вы хотите видеть? — спрашивал Моисей Семенович. И слова "нет" не было. На каждое пожелание — "пожалуйста". ...Отношение его к петербургским букинистам было особым. Их связывали давние узы дружбы. Но и мне на заре юности посчастливилось встретиться со многими из них и в полной мере ощутить их расположение, внимание, желание помочь в поисках. Букинистические магазины тех лет были для нас родным домом. Открывалась дверь, и тебя встречали с радостью, а у прилавка и в крошечных комнатках для покупки и оценки, рядом с Иваном Сергеевичем Наумовым, Ниной Ивановной Черняховской, Анной Владимировной Штромберг, а позднее в "Лавке писателей" около Софьи Михайловны Никельбург сидели твои друзья, готовые поделиться радостями новых приобретений, помочь советом. ...Анна Владимировна Штромберг устраивала для нас воскресные обеды. Приходили М.С. Лесман с Наташей, Абрам Наумович Дукельский, Евгения Львовна Холоденко (товаровед иностранного отдела "Академкниги"). Беседы текли неторопливо, вынимались книги, иногда рукописи, письма. И сколько чудесных воспоминаний подымалось со дня памяти! ...А с какой благодарностью вспоминал Моисей Семенович Вениамина Михайловича Лебедева, покупавшего во время блокады книги, украденные из его собрания, так как он хорошо знал тайный знак, принадлежащий Моисею Семеновичу, и сохранившего их до приезда его из эвакуации. Наверное, многим памятен рассказ Моисея Семеновича (на его семидесятипятилетии) о Владимире Паулиновиче Гартмане. Тот служил в "Лавке писателей" и в отделе "Международной книги". У него было огромное собрание на тему сказаний иностранцев о России. Моисей Семенович бывал у него в домике в Лесном, сверху до низу заполненном уникальной библиотекой. Только одного не было у него: Д. Флетчера "О государстве Российском" (М., 1848) — она была уничтожена по приказу Николая I (сохранился 51 экз.). В книжном развале Степанова ("Степанторг") на углу Моховой и Белинского Моисей Семенович нашел ее и принес в "Лавку писателей". "Показывайте!" — сказал Владимир Паулинович. Когда он увидел Флетчера, он стал таким же, как переплет книги — лиловым. "Я не оставил ему книги, хотел сделать ему переплет в подарок. Потом пожалел, надо было отдать так. Поехал с утра в "Лавку" За прилавком стоял Иван Федорович Косцов. Спросил: "Где Владимир Паулинович?"... Больше мы его никогда не видели. Был 1937 г." На этом примере он преподал мне, что нужно спешить делать добрые дела. А его уважение к А.С. Молчанову и В.К. Мельницкому было безграничным. Только с восторгом, только с восхищением произносил он имена этих людей, разделивших трагические судьбы века. И мое доверие и уважение к букинистам было во многом воспитано М.С. Лесманом. Как он страдал, когда был уволен из букинистического магазина А.Е. Козлов, купивший книгу с иллюстрациями Григорьева "Расея" (она была запрещена в те годы), считал его и Н.П. Кошелева самыми серьезными молодыми товароведами. На всех советах и собраниях по букинистической торговле, на которых он часто присутствовал, всегда неизменно отстаивал Козлова, считал, что отстранение такого знающего продавца и книголюба — это потеря для всех нас. Был неизменным Дон Кихотом, но ветряные мельницы были непобедимы. Моисей Семенович и сейчас присутствует в моей жизни. Его защита, его верность, его смелость и умение сказать правду и отстоять свое мнение были присущи его поколению: и В. М. Глинке и его друзьям: В.В. Милютиной и А.С. Розанову, М.В. и Я.Д. Гликиным, А.Н. Дукельскуму. Они были совестью, защитой и опорой, и с их уходом это чувство навсегда исчезло. За несколько дней до своей кончины, прощаясь со мной перед отъездом на выставку в Берлин, Соломон Абрамович Шустер спросил: "А вам, Марина, не скучно стало жить на свете?" — имея в виду уход старшего поколения, наших дорогих учителей. — Скучно, — честно созналась я. Мне не с кем разделить радость находок и приобретений. Моисею Семеновичу я могла звонить и в двенадцать часов ночи, и в девять часов утра. Боже мой, если бы при нем я нашла архив Михаила Дмитриевича Беляева (основателя нашего музея). Да мы бы сидели до полуночи у огромного стола у него дома, и какое это было бы счастье — услышать его мнение, его советы, ощутить его сопереживание. В январе 1982 г. я привезла в музей первую часть собрания Сергея Леонидовича Маркова, Моисей Семёнович в эту зиму много болел и почти не выходил из дома. Но, узнав об этом событии, тут же приехал, чтобы поддержать Валентину Владимировну Маркову-Кильгаст. При нем мы выложили на стол всю прижизненную пушкиниану, и когда я развязала папку с первозданной сохранности главами "Онегина", все встали. Моисей Семёнович считал, что это был великий день в нашей жизни и в жизни музея, и горячо благодарил Валентину Владимировну за принятое ею решение, которое определило судьбу этого уникального собрания. Потом мы с ним вместе на музейном автобусе провожали Валентину Владимировну до дома и на обратном пути заехали к нему. Он поздравил меня и сказал, что представить себе не мог за свою долгую жизнь, что можно разом купить все первые издания Пушкина. Правда, корил меня за то, что оценка была слишком малой. "Обобрали старушку", — говорил он. Но я отвечала, что Валентина Владимировна не хотела большей оплаты: для нее главным было сохранить целостность собрания. На следующий вечер он устроил мне у себя дома настоящий прием и подарил "Жемчуга" Н. С. Гумилева с надписью, которую я считаю самой великой наградой за всю мою жизнь. Несколько месяцев спустя Моисей Семенович выступал в Доме искусств им. Станиславского: сказал, что я должна быть там непременно. У меня с ним, если можно так выразиться, был давний спор. Он считал, что женщины не могут по-настоящему любить книгу, и жена — всегда помеха собирателю. Приводил пример Богдановой единственной женщины, у которой было замечательное собрание альманахов и первоизданий русских писателей и поэтов. Незадолго до войны она приехала в Ленинград. Была она красавицей и умницей, и когда попросила у Моисея Семёновича на несколько дней один из альманахов "Северные цветы" и "Стихотворения" Аполлона Григорьева (СПб., 1846; тираж этого издания — 50 экземпляров), галантный и воспитанный Моисей Семёнович отказать ей не мог. Через несколько дней он попросил о встрече, она сухо сказала, что вечером уезжает. "А книги?" — спросил Моисей Семёнович. "Не надо быть дураком", — безапелляционно ответила она. Много лет потратила я на поиски Аполлона Григорьева. Но даже моя находка не смягчила его ощущения потери. А вот судьба марковского собрания и рассказ Екатерины Николаевны Наумовой о сохраненной ей небольшой справочной библиотеке Ивана Сергеевича потрясли его. Выступая в этот раз в Доме искусств, он признался, что жизнь заставила его изменить свои взгляды и на женщин-библиофилов, и на жен собирателей. И рассказал о том, как Е.Н. Наумова в холод и голод блокады сберегла все собранное мужем. Когда Наумов после тяжелейшего ранения лица, проведя несколько месяцев в госпитале, пришел в пустой дом, где все имущество было продано или сожжено в печи, кроме двух книжных шкафов, она открыла их дверцы и сказала: "Здесь всё!". Второй он назвал Валентину Владимировну Маркову, передавшую книги Сергея Леонидовича в наш музей, и закончил выступление признанием, что в спорах с ним о роли женщин в книжном собирательстве я победила. Теперь я могла бы добавить и имя Натальи Георгиевны Князевой, издавшей такой замечательный каталог собрания М.С. Лесмана, которым она по праву может гордиться. Без него уже не может обходиться ни одна библиотека. И его собрание будет жить всегда — и при нас, и после нас.
(Цит. по:) Интернет
http://museumpushkin-lib.ru/publikacii-sotrudnikov/bokarius-m-v/lesman/
См. "Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана". Аннотированный каталог. Москва, "Книга", 1989, 463 с. ISBN: 5-212-00232Х. В переплёте "чёрного цвета".
Ориентировочная цена (на 28.06.2021) - 1000 руб.
POST SCRIPTUM
"Вообще, это интересная и часто грустная тема – судьба коллекций. Люди, которые их собирают, обычно всё-таки не совсем нормальные и вкладывают значительную часть души в такое занятие. Зачастую этой самой души не остаётся ни на что другое, и дети, лишённые родительского внимания и любви, мстят тому, что собирал отец, когда он умирает: продают всё оптом, часто за гроши, только бы избавиться и не видеть. Кроме того, если коллекция серьёзная, то и цена ей не маленькая, даже в случае дешёвой распродажи, и это всегда оказывается дополнительным стимулом, чтобы получить от «этого старья» хоть что-то вместо отцовской любви и заботы. Многие коллекционеры, видя, что дети не идут по их стопам, стремятся сохранить своё детище, даря его государственным музеям с тем, чтобы оно содержалось единым фондом. Но это на самом деле тоже не является выходом, потому что редко какому музею или библиотеке необходимо всё, что насобирал за свою жизнь тот или иной персонаж. Они, может быть, и хотели бы сохранить коллекции в целости, но зачастую даже такая простая вещь, как теснота, не позволяет им этого сделать. Наши законы не позволяют им (музеям и библиотекам) продавать то, что не нужно, что с одной стороны, бессмысленно, так как у них накапливаются бесполезные экземпляры одного и того же, а того, что нужно, не имеется в наличии. Вместо того, чтобы продать пятнадцать из более чем пятидесяти экземпляров Острожской Библии, которые хранятся сегодня в Российской Государственной библиотеке, и купить то, чего у неё не хватает, бывшая Ленинка тщательно сберегает все имеющиеся копии и только облизывается по недостаточному финансированию на то, что ей необходимо. С другой стороны, понятно, что как только возможность продавать фонды хотя бы частично будет узаконена, немедленно будет спущено всё, что можно и нельзя. Я не хочу сказать, что работники музеев все сплошь жулики и воры, скорее, наоборот, но в каждом заведении найдётся кто-то, кто посчитает, что наука, или искусство, это, конечно, хорошо для всех, но Канары и «Феррари» всё-таки лучше конкретно для него. И такой человек почему-то всегда шустрей, хитрей и умней порядочных. Кроме того, возвращаясь к теме частных коллекций, переданных государству, оно далеко не всегда в состоянии вообще их сохранить как просто набор предметов, не говоря уже о едином целом. Мало что ли мы знаем о гибели ценнейших книг и предметов, которые сгорели, были залиты водой, отсырели от перемены температуры в хранилище и погибли. Говорят, что даже знаменитая коллекция Смирнова-Сокольского сохранилась только частично, а большая часть пропала безвозвратно.
Выходит, что передача государству не достигает своей цели ни с какой стороны – государству такие собрания, по большому счёту не нужны, и оно не умеет с ними разобраться. А дети коллекционера лишаются памяти об отце, если коллекция хранится, а если они намеревались её продать –то денег, на которые имели право. Потому, что деньги эти почти всегда были отняты у них. И получается, что сегодня, например, в Москве дочь одного недавно умершего собирателя оспаривает в судебном порядке завещание отца, по которому его коллекция должна перейти некому музею. И я, например, на её стороне. Да и вообще, зачем набивать запасники музеев и библиотек, так что они в состоянии экспонировать только примерно десять процентов своих фондов, приходится говорить уже не о хранении, а о захоронении ценностей? А предмет антикварный или книга должны жить, переходить из рук в руки, служить предметом собирания и любви, а не пылиться на двенадцатой полке пятого хранилища. Это, если честно,
не моя мысль, так говорил кто-то из знаменитых букинистов прошлых лет, по моему Фадеев, но я с ним целиком согласен». Далее Михаил Менделевич приводит формулу, придуманную одним антикваром: «Коллекция должна быть собрана, потом описана, каталог её издан, а само собрание распродано. И всё это должен сделать один человек. Потому что никто, кроме собирателя, не сделает каталог с такой любовью и вниманием и никто не продаст за достойную сумму» и добавляет: «В самом деле – коллекция живёт на бумаге гораздо лучше и дольше, чем в реальной жизни. Потому, что не горят рукописи, в нашем случае – каталоги коллекций, а не сами коллекции. Д.В. Ульянинский бросился под поезд, когда большевики вышвырнули его из собственного дома, в котором осталась его коллекция, но она и сегодня жива, потому что есть каталог. Ну, поступление огромной и тщательно подобранной коллекции Смирнова-Сокольского в Ленинку отмечено в шестом томе «Сводного каталога русской книги восемнадцатого века» как одна из причин выхода этого, дополнительного тома. Понятно, конечно, но с точки зрения истории культуры,
такой факт – небольшой цветочек на огромном необозримом поле. А вот описание любого собрания, как ни странно, может изменить что-то в культурной жизни страны или поколения. Сегодня по каталогам коллекций Розанова и Тарасенкова можно составить почти полную картину жизни и истории русской поэзии в двадцатом веке, а когда выйдет каталог собрания Турчинского, такая картина получит своё завершение. И не очень важно для меня, например, где именно хранятся сегодня эти коллекции, мне достаточно каталогов.
Существует, казалось-бы разумное возражение на такую мою позицию: ты, мол Климов, не читаешь книги, а торгуешь ими, и для тебя книга – это не текст, а предмет. Возможно, вы и правы, но пять тысяч экземпляров каталога библиотеки Розанова на самом деле живей, их могут купить, читать, с ними могут работать тысячи людей. А его коллекция, хранящаяся, по-моему, в "Пушкинском доме" (На самом деле в Государственном музее Пушкина, но смысл от этого не меняется), доступна только нескольким десяткам, ну сотням человек". [Cм. М.М. Климов. "Записки антикварного дилера". Издание второе. М., "Трутень", 2008, с. 687-690].
* По материалам статьи Н.Г. Князевой "Каждый день и всю жизнь...". Цит по: "Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана". М., Книга, 1989, c. 5-17.
| |
|
|
Сайт управляется системой uCoz
|
